БЕЗ ЛЕТОВА (часть 2)
«Егор очень хотел записать абсолютный альбом. Я думаю, что получилось»
Павел Перетолчин
барабанщик «Гражданской обороны» (2005–2008)
«Я тогда только вернулся из армии — меня очень интересовало, что нового происходит у нас в Новосибирске, так что я пошел на первый увиденный концерт и попал как раз на «Великие Октябри» и «Гражданскую оборону». Ничего не понял, если честно. Меня это ощущение даже раздражало тогда — но энергетикой все равно остался поражен. Очень сильные впечатления и засели глубоко и надолго — с тех пор и стал следить за «Обороной». В середине девяностых я кое-что упустил из виду, но в целом любовь никогда не угасала. Ни одна запись никакого протеста у меня внутри не вызывала, разве что-то как у звукорежисера у меня есть претензии по звуку последних альбомов: мне все-таки ближе чудовищный, грязный саунд ранних записей.
В начале 1990-х мы собрали первую нашу группу — «Начальники партии», играли что-то очень похожее на Dead Kennedys, но на русском языке. С Егором я тогда не общался еще, только с Янкой — они с Егором, бывало, оставались у моего товарища в Новосибирске, когда ездили автостопом. По-настоящему мы познакомились с Егором только в 2000-х уже, когда меня позвали на ударные. А позвали меня через Наталью — она когда-то играла на бас-гитаре в «Начальниках Партии», для нее это первая группа была. И вот когда с Андрюшкиным (Александр Андрюшкин, барабанщик «Гражданской обороны» в 1994–2005 годах. — Прим. ред.) что-то не получилось, меня поставили перед фактом: решай, да или нет. В первый момент я смалодушничал, засомневался, ведь я до этого больше десяти лет на барабанах не играл. Но потом решил, что лучше ничего быть и не может. А сейчас понимаю, что если бы не то предложение, то я и вряд ли бы сел еще за установку.
С Егором было работать легко и понятно — ему был очень близок примитивизм и минимализм, да и я всегда был далек от исполнения каких-то пассажей на барабанах. Егор очень хотел записать абсолютный альбом — по звуку, тематике, подаче, текстам, по всему. Такой, чтобы его все слушали и он всех пронимал. «Зачем снятся сны» он считал очень близким к такому вот абсолюту — и он стремился сделать понятную, близкую и светлую запись. Я думаю, что получилось.
Я никогда не видел его раздраженным, он не был вспыльчивым человеком — напротив, все было очень гармонично: даже альбом записывался нами крайне расслабленно. Мы просыпались у Егора около одиннадцати часов и, пока соседи на работе, часов до двух у нас было время, чтобы записать барабаны. Так мы и работали. Квартира была как огромный музыкальный архив — я за эти две недели послушал массу артефактов, о которых даже никогда слыхом не слыхивал. Егор же большую часть своих денег тратил на покупку дисков — когда мы были в Сан-Франциско, он весь свой гонорар оставил в музыкальном магазине. Но при всей эрудированности он не был снобом, ему могла нравится как группа «Дети Пикассо», так и, скажем, певица Натали.
Все помнят, что происходило в 1990-х во время концертов «Гражданской обороны». Совершено нормально, что Егор в какой-то момент устал от этого и ему захотелось дисциплины в группе, направленной работы. Наверное, такой безбашенности уже не было: концерты, как правило, проходили хоть и в лихой, но в теплой атмосфере, в гримерках не баррикадировались. Да, пили уже только символически, появилась охрана, пару раз сыграли в дорогих клубах. Но на самом деле никаких колоссальных перемен не произошло. Разве это признание — одна песня на «Нашем радио» и несколько интервью в год? Это все настолько мимолетное, что даже говорить не о чем. Я не думаю, что «Оборона» с годами будет становится популярнее, да и вряд ли, к сожалению, Егору памятник у нас поставят. Разве что только через много-много лет. Высоцкому поставили же.
Наше общение внезапно началось и столь же внезапно закончилось. У нас были планы собраться всей группой, поехать куда-нибудь на природу и там заняться творчеством. Планировали перезаписать на новом звуке старые, никогда не исполнявшиеся песни и некоторые просто любимые вещи из репертуара. Все только начиналось».
«То, что Егор сделал эти три альбома, — огромное счастье»
Алес Валединский
директор лейбла «Выргород», издатель альбома «Зачем снятся сны», переизданий «Лунный переворот» и «Сносная тяжесть небытия», концертных альбомов и DVD и других дисков «Гражданской обороны»
«Где-то в 1993 году друг мне поставил «Прыг-скок» — но я уже был предубежден и относился настороженно. Ну, панки, разбитые бутылки, что-то агрессивное, матерное — сведения о том, что в «Гражданской обороне» было что-то содержательное, до меня не доходили. И услышав «Прыг-скок», я был вынужден признать, что это талантливо, здорово, но, наверное, немножко не мое (хотя песни «Про мишутку», «Про дурачка» и, собственно, «Прыг-скок» мне понравились по-настоящему). Я все-таки в то время пропагандировал Башлачева, записывал друзьям длинные серьезные баллады Юрия Наумова. Кое-как воспринимал Янку, но она на меня оказывала слишком сильное воздействие — как-то я неделю ее послушал и потом из этого висельного состояния долго выплывал. И Егор на тот момент… В общем, Башлачев для меня на тот момент был всем и даже больше. Я тогда вообще к рок-музыке осторожно относился. Башлачев — он все-таки классический поэт, его проще оценить. И классической русской поэзией я был начитан, а авангарда знать не знал. Поэтому Егора в тот момент оценить мне было сложно. То есть поэзию я не понимал, а музыкой для меня это не было. Музыкой для меня были Моцарт, Бетховен, Бах и так далее.
Летом 1999-го я пришел работать в «Хор» (лейбл, созданный директором «Гражданской обороны» Евгением Колесовым для издания музыки группы. —Прим. ред.). Постепенно я там пророс, Женя Колесов научил меня работать за компьютером и так далее. А «Хор» и создан был, чтобы издавать «Гражданскую оборону». И вот осенью 1999-го происходит очередной концерт, группа останавливается у Жени. И меня туда тоже затащили. Причем я упирался, говорил — зачем это Летову, зачем это мне? Но меня затащили — и я сразу был сильно впечатлен полным, абсолютным несоответствием образа, сложившегося в моей голове, тому, что я увидел. А увидел я сидящего на кухне интеллигентного человека, который внимательно слушает собеседника, разговаривает с людьми, а не вещает — что как-то совсем не соотносилось в моей голове с понятием «рок-звезда» и интервью Егора, которые я мог читать. Умный, приятный, начитанный человек. Это меня по-настоящему поразило.
Потом я стал вычитывать книгу «Егор Летов. Стихи». Вычитывал я ее долго, в процессе, естественно, задавал Егору вопросы. В основном процесс шел так, что Егор что-то выкидывал, посчитав, что текст плохо смотрится на бумаге («Новый 37-й», скажем). В общем, в процессе вычитки я неожиданно понял: да он же поэт, ничего себе. Я этого как-то не ожидал, потому что — ну как в том анекдоте: «Да слышал я Шаляпина вашего, сосед напел». Это вот дворовое «Все идет по плану» мне, конечно, плохую службу сослужило. Наибольшее впечатление на меня произвели стихи и тексты 1990-х, потому что все-таки 1980-е без ключа, без обэриутов, без Введенского сложно воспринимать именно в качестве поэтических текстов, а Введенский мне попался ужасно поздно. В общем, в тот момент у меня и появилось настоящее желание расслышать, понять и полюбить творчество Егора.
Я об этой своей сложной дороге самому Егору никогда не рассказывал. Он бы этому явно был не рад. Для него было очень важно именно всецелое приятие. Чтобы человек врубался, чтобы понимал. Я помню, году в 2006-м защищал одного журналиста: ну ладно, мол, не врубился человек в поздние альбомы, ну что делать. «Не врубился? Так зачем же браться и писать!» Он себя воспринимал как-то целиком, вряд ли бы он понял, если бы ему кто-нибудь сказал: это мне у тебя нравится, это — нет.
От первых концертов у меня никаких серьезных впечатлений не было. Потому что — ну, кинотеатры, чудовищный звук, ломания кресел, не пойми кто в не пойми каком виде. Всякая дребедень случалась. Не могу сказать, что это был экстремальный опыт, но мне совсем не казалось, что это хорошо и здорово. Ну и потом — когда все в таком звуке, надо, чтобы внутри тебя эта песня крутилась и жила, иначе не срезонирует. Но постепенно я на эти частоты вышел, и они начали резонировать не только как тексты, но и в звучащем виде. А потом, где-то уже году в 2005-м пришло очень болезненное осознание всех масштабов этого явления. Что все другие, кого я люблю… Ну, я не хочу сказать — ниже. Но что Егор ни с чем не сопоставим совершенно.
После того как я пришел в «Хор» и увидел, как все это работает, я осознал, что кассеты издавать совершенно просто и, в общем, недорого — надо просто знать, как это делается. И через некоторое время сделал «Выргород», чтобы издавать музыку, которая Жене Колесову была не близка. Ермена, Черного Лукича — ну и так далее. В общем, в 2003, кажется, году Лукич мне предложил издать его новый альбом «Мария», мне захотелось, раз уж это новое, сделать это на новом уровне. Мне помогли друзья, выдали беспроцентный кредит в тысячу долларов — для меня по тем временам это огромные были деньжищи. Егору очень понравился и сам альбом, и то, как он издан, и году в 2005-м он сказал — мол, может быть, и я у тебя чего-нибудь издал бы.
Мне, конечно, хотелось, если уж браться за «Гражданскую оборону», издать что-то по-настоящему значимое. Тогда как раз вышла «Долгая счастливая жизнь», я от нее был в полном восторге и хотел выпустить «Реанимацию». Но тут как раз у Егора созрела мысль о собрании сочинений. Ему очень важно было издать «Коммунизм», с которым могли быть проблемы из-за авторских прав. Ну и все остальное тоже — какой-то итог подвести промежуточный, тем более что они с Наташей научились делать звук. И группа придумала так: мол, «Реанимацию» мы предлагаем вместе с сорока альбомами бэк-каталога. Ну и тут, конечно, я не мог конкурировать. Моих мощностей никак не хватило бы на то, чтобы издать сорок альбомов за год, как ставилась задача. Другое дело, что «Мистерия звука» потом эту задачу благополучно сорвала. Вплоть до того, что то, за что они, по сути, получили «Реанимацию», они в итоге и не выпустили — то есть «Коммунизм» и «Звездопад». В общем, в процессе подготовки этого собрания стало ясно, что «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия» подвергнутся такой детальной переработке, что это будут уже другие альбомы. И их он отдал в «Выргород».
Помню, когда вышел переизданный «Прыг-скок», мне безумно понравились там комментарии Егора. И я его просил для «Лунного переворота» и «Сносной тяжести небытия» сделать то же самое. Но Егор ответил две вещи. Во-первых, это новые альбомы, а не старые — и время комментариев придет лет через десять. А во-вторых, ему придется касаться темы НБП, а делать ему этого бы не хотелось. Ему было неприятно об этом говорить.
Одним из самых ярких моментов был концерт «Обороны» 26 мая 2007 года в «Б1». Я не то чтобы готов назвать его лучшим — просто он был другой, чем остальные концерты. Ничего подобного я не помню. Егор был очень светел, спокоен и какое-то умиротворение, что ли, распространял — такого эмоционального заряда не было никогда ни до, ни после. И как раз через день я их провожал в Домодедово и как раз тогда попросил подготовить переиздания Янки — то, что вышло в итоге в четырех томах.
Осенью 2007-го Егор доделал Янку и мне передал. Причем он еще рассказывал, как он это готовил, — все же было на бобинах, он перецифровывал заново, и приходилось, чтобы бобина шла с нужной скоростью и не скакала, ее рукой во время оцифровки постоянно держать. Рука немела; если вдруг дрогнула — приходилось все цифровать заново. В общем, кошмарная работа. Но я, к сожалению, той осенью был очень плох — впал в самую тяжелую в жизни депрессию и функционировал как-то совершенно механически. Уж слушать Янку в таком состоянии я не мог никак. К концу января более-менее выкарабкался и написал целый список вопросов по Янке — я не понимал, почему к альбомам именно такие бонусы. Написал массу вопросов, еще рассчитывал поговорить про «Коммунизм», 24 февраля мы должны были увидеться на акустике в Питере.
Когда биография оказывается завершена, всегда есть большой соблазн сделать какие-то выводы. Тем более что Егор и сам говорил, что «Зачем снятся сны» — последний альбом. Но тут я вспоминаю такую историю. Мы как-то ехали в Сергиев Посад с одним знакомым, последним альбомом на тот момент была «Невыносимая легкость бытия», и он говорил: мол, ты посмотри, как этот альбом заканчивается, разве после этого можно что-нибудь написать? Я вяло отбрыкивался, хотя Егор действительно ничего не писал в то время — и было непонятно, будет еще что-то или нет. И со «Снами» тоже все вот это довольно легко подверстывается. Но на самом деле… Он же собирался готовить совершенно новый альбом из записей 1989 года. И я думаю, что эта подготовка могла бы стать триггером для чего-то совсем нового. Не знаю. В любом случае, непередаваемо, невообразимо здорово то, что случившееся 19 февраля не случилось в конце 1990-х или начале 2000-х. То, что Егор написал, создал, сделал эти три альбома, что это состоялось и произошло, — это огромное счастье».
Лейблу «Выргород» исполнилось 12 лет, по такому случаю на сайте лейбла вывешена относительно полная история «Выргорода», написанная Алесом Валединским. Там же можно купить все последние диски и переиздания «Гражданской обороны» — на CD и на виниле.
«Оборона» — это что-то из области естественных наук, опыты такие»
Максим Семеляк
журналист, в первой половине 2000-х — музыкальный обозреватель «Афиши», друг Егора Летова, автор многих материалов о «Гражданской обороне» и аннотаций к целому ряду переизданий
«Я услышал Летова сравнительно поздно — в 1989-м или 1990 году, в последних классах школы. Мне попалась кассета с тремя песнями «Обороны»: «Оптимизм», «Попс» и «Я хочу умереть молодым». Песни, в общем, не самые показательные, но мне хватило. Возникло ощущение какого-то, что ли, темного царства в луче света. Причем я в то время совершенно не искал специальной деструкции и неприкаянности. Вот и эта музыка также не показалась мне депрессивной и тягостной — наоборот, от нее исходила беспрекословная живость. Такой как бы свежескошенный панк, в котором приятия было, мне показалось, больше, чем отторжения. В «Дневнике писателя» есть фраза — «я человек счастливый, но кое-чем недовольный». Ровно таким я Летова впервые и услышал и в общем до сих пор его именно так и воспринимаю. Еще мне показалось, что тот же «Аквариум», которым я пытался развлекать себя по малости лет, — это скорее гуманитарная история, а «Оборона» наоборот — что-то из области естественных наук, очень все было натурально и наглядно, опыты такие. Частью биология, частью физика, частью совсем какие-то химические реакции.
Надо сказать, что кассету мне выдали на подготовительных курсах английского языке в модном лицее на «Маяковке». На следующий день я стал искать дальнейшие записи коллектива у себя по месту прописки и обнаружил, что массового культа в Орехово-Борисово не наблюдается. В школе «ГО» слушали два с половиной человека, и те, кажется, неохотно. То есть вокруг «ГО» уже тогда была аура определенного изгойства, непонятно даже чем обусловленная. Много лет спустя на концерт в Нью-Йорке пришел Сергей Попович из «Рабботы Хо», мы стояли-слушали, и он тогда высказался в том смысле, что, мол, все отлично, но проблема «ГО» в том, что они не умеют на концертах работать со средними частотами — с высокими и низкими порядок, а вот со средними увы. Ввиду отсутствия соответствующего образования я не смог поддержать разговор о частотах, но подумал тогда, что это хорошая метафора для взаимоотношений «ГО» с аудиторией — в ней действительно всегда видели либо чрезмерное откровение, либо такое же преувеличенное скотство. После событий 1993 года эта вилка по понятным соображениям раздвоилась еще хищнее.
На концерт Летова я впервые попал тоже сравнительно поздно — это был 1994 год, акустика в каком-то ДК в Текстильщиках. Собственно, «Оборона» в те годы выступала исключительно за чертой оседлости — в кинотеатрах, дожидающихся очереди на снос. Концерты были бодрые — с давкой, с малой кровью, с поломанной мебелью, с шеренгами импровизированной охраны непосредственно на сцене перед музыкантами, со слезоточивым газом. Помню, на «Белорусской» во Дворце спорта был концерт, там просто оставались люди в крови лежать перед сценой по окончании. На «Соколе» был концерт, перед началом которого Берт Тарасов просто тупо вызвал конную милицию, чтобы разогнать толпу с целью нам проникнуть внутрь. Мой любимый концерт того периода, пожалуй, был в кинотеатре «Авангард» — возможно, потому что это как раз кинотеатр моего детства, через дорогу от школы. Тогда еще Махно с ними играл, они только-только обкатывали «Песню красноармейца» со «Звездопада».
Познакомились мы уже в 2000 году — все началось с того, что я взял у него какое-то дурацкое интервью, а потом стали общаться по пластиночной линии, ну и как-то разговорились постепенно. Егор традиционно умел производить впечатление не самого приятного человека, но, я думаю, что для него это было в первую очередь защитой от дополнительных контактов — он признавался, что участия в рок-фестивалях избегает не в силу каких-то особенных разногласий с контекстом, а исключительно из-за экзистенциального ужаса перед неизбежным в таких случаях шатровым общением с музыкантами смежных коллективов. Когда он эту свою маску скидывал, превращался в чудесного человека и рассказчика. При этом все его истории, как правило, четко ложились в придуманный им миф «ГО», он был отличным мифотворцем — я в том смысле, что общение с ним добавило мне бесконечно много для самого себя и какой-то дополнительной ориентации в мире, но для понимания сути «ГО», пожалуй, что и ничего. Он ровно такой и был, как звучал на кассетах, какой и должен быть. Пожалуй, единственное, что для меня послужило кардинальным дополнением к подлинной истории «ГО», — это тот факт, что оказывается, когда он на заре «Обороны» подбирал себе псевдоним, то имя «Егор» было не единственным вариантом. Рассматривался также и СТЕПАН. Интересно было бы проследить за реакцией населения, а также судьбой коллектива при данном выборе.
На последний их московский концерт — электричество в «Точке» — я не пошел, поехал вместо этого в Рим. Егор неожиданно огорчился: мол, как же так. Я что-то пробормотал, ну что, в самом деле, последний концерт, что ли? А он мне сказал: «Дурак ты, таких концертов больше не будет никогда». И действительно таких концертов больше не было. Никаких больше не было.
Я, надо сказать, прекрасно понимаю чувства людей, у которых «Оборона» вызывает (и вызывала) смешанные чувства в диапазоне от ненависти (таких, как ни странно, довольно много до сих пор) до насмешки. Это потому что мне кажется, что, несмотря на всю свою непререкаемую очевидность, надписи на заборах, толпы на концертах и прочую народную молву, «ГО» все равно остается топливом для одиночек. Одиночек не в социальном смысле, а в смысле тех сознательных ограничений, которые накладывает прослушивание данной музыки. Если разобраться, за двадцать с лишним лет жизни, что прошло с момента, как я послушал ту кассету, я встретил любителей Летова не так уж много. Да попросту мало. Несмотря на то, что «ГО» давно вроде бы официально признана и все такое, и никого уже здесь не испугаешь ни таким словом, ни таким звуком, ни русским прорывом, ни американским психоделом, все равно в «ГО» чувствуется какая-то живительная препона, не допускающая средних частот и спокойного восприятия. Но я, по счастью, знаю людей, которые будут возвращаться к ней снова и снова. Егор умер, а опи…деневшие остались».
